Радиостанция "Эхо Москвы", 11 Февраля 2001 [20:15-20:45]

В гостях: Лев Новоженов

Ведущие: Нателла Болтянская

11 января 2001 года

В прямом эфире радиостанции "Эхо Москвы" телеведущий Лев Новоженов.

Эфир ведет Нателла Болтянская.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Когда я собирала вопросы, пришедшие в Ваш адрес по Интернету, я пришла к выводу, что максимум вопросов пришел по поводу Вашей программы "Тушите свет!". Вам, как отцу многих детей телевизионных это приятно или обидно? Понятно, что новый проект всегда самый любимый.

Л.НОВОЖЕНОВ: Во-первых, в данном случае я не хочу присваивать себе и даже каким бы то ни было образом покушаться на отцовство передачи "Тушите свет!" Там много отцов и матерей, и я, поверьте, не в первых рядах. И я хочу пояснить, что, насколько я знаю, по имеющейся у меня информации, отцом первоначальным был Татарский Александр Михайлович, художественный руководитель студии "Пилот", наш известный и славный аниматор, мультипликационный режиссер, знакомый многим, видимо, по мультфильмам "Падал прошлогодний снег", "Пластилиновая ворона" и прочим фильмам. А там очень много замечательных людей, и я хочу особо подчеркнуть, что для меня было большое счастье и удовольствие встретиться с авторским коллективом этой программы. Это сценаристы, продюсеры, режиссеры, художники, актеры. Если бы были титры у этой передачи, они бы длились дольше, чем сама передача, поверьте. Это Володя Неклюдов, Ростислав Кривицкий, Юра Исаков, Сергей Грифф, режиссер, кого забыл, пусть меня простят. Актеры, озвучивающие этих персонажей - Алексей Колган, до недавнего времени актер театра Моссовета, а сейчас, это доподлинно я знаю, актер театра Сатиры, его пригласил Александр Анатольевич Ширвиндт, как только заступил на пост руководителя театра Сатиры. Они сейчас репетируют спектакль, премьера которого произойдет где-то в первых числах марта, она посвящена Андрею Миронову и, по-моему, называется "Андрюша", если соврал, простите. И актер, который озвучивает зайца, Степана Капусту, это народный артист России, многим очень известный Александр Сергеевич Леньков. И это только часть тех людей, которые составляют коллектив авторский этой программы. А вопрос я уже забыл, который Вы задали....

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Я возвращусь к вопросу, который я задала. Дело в том, что это в какой-то степени тенденция телевидения как СМИ, что воспринимается то лицо, которое на экране. Хорошо, что Вы перечислили всех со-отцов, потому что я как зритель не вычеркивала бы Льва Новоженова из этого списка, с одной стороны, а с другой стороны, проект у Вас не единственный "Тушите свет!" Нет ощущения того, что эти дети стали расти вразнобой?

Л.НОВОЖЕНОВ: Это горькая судьба всех людей, которые вступают на такую горькую педагогическую стезю воспитательную. Ученики, как правило, неблагодарны, да и делается это не для того, чтобы получить благодарность, не в расчете на благодарность. Ты постепенно привыкаешь к тому, что люди вырастают, оперяются, выпархивают из гнезда. Некоторые, кстати, помнят и благодарят. Тот же Андрей Максимов приятно удивил меня, когда вспомнил на последнем "ТЭФИ", что я каким-то образом причастен к его телевизионной карьере. Это очень бывает приятно. Но это нормальные вещи. Это как в Суворовском училище офицер-воспитатель. Приходит новый курс, и снова-здорово, и снова те же самые проблемы, и снова те же самые прописи: как смотреть в камеру, как читать суфлера, какие-то приемы, какие-то слова. Ты же не думаешь обычно, просто входишь в раж, что-то говоришь, люди что-то запоминают, другие не запоминают.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Возвращаясь к программе "Тушите свет!", первый вопрос, пришедший на пейджер: "После того как потушите свет, сливаете ли вы воду?" – замечательный совершенно по уровню вопрос. А что касается "Тушите свет!", то очень много вопросов из разных городов России по поводу того, есть ли цензура у этой программы? То есть Петербург упрекает (не Вас, а, видимо, господа Бога) в том, что программа выходит в очень позднее время, нет возможности ее посмотреть толком. Это, как я понимаю, игры региональные.

Л.НОВОЖЕНОВ: Это вопрос к тем, кто формирует сетку, в этом, прежде всего, участвуют те, кто работает в региональном отделении НТВ Санкт-Петербургском. Видимо, они сочли приемлемым для себя показывать что-то другое в это время. У меня просто нет аргументов, потому что я здесь эгоистом выступаю. Я скажу: "Нет, показывайте "Тушите свет!"" А они мне будут говорить, что у нас есть, Лев Юрьевич, другие программы, которые люди тоже хотят смотреть, и предъявят отклики по поводу других программ. Нет, это решает начальство, я в этот процесс не вмешиваюсь и вмешаться не могу.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Кирилл Егоров из Владивостока интересуется, почему все самые смешные реплики достаются Хрюну и кто Вам больше импонирует – Хрюн или Степан.

Л.НОВОЖЕНОВ: Для меня эта передача – единое целое. Я к ним уже стал относиться как к абсолютно живым персонажам, которые живут своей самостоятельной жизнью, независимой от меня или, может быть, даже от воли авторов, это действительно так. Просто у нас в стране хамство всегда более смешное, чем вежливость или испуг, застенчивость. Агрессия в моде. И что делать? Я вчера перечитывал Василия Васильевича Розанова – это я образованность хочу показать – и вдруг заметил то, что я раньше не замечал. А сейчас меня это задевает в связи с Хрюном, и в связи с Леонтьевым, и в связи с Хинштейном, и в связи с Доренко, и в связи с нашим уважаемым Черкизовым. Розанов жаловался на то же самое – что если ты напишешь книгу о добром и о вечном, о каких-то вечных ценностях, вежливую, интеллигентную книгу, то на нее никто не будет обращать внимания. Но если кто-то будет тонуть в реке, или кого-то будут бить по морде, или кто-то будет кричать грубым голосом – все сбегутся тут же, толпа образуется. Увы, такая участь жанра, если можно так выразиться. Мне они оба очень нравятся. Мне как раз Степан очень нравится. Он необычайно тонкий, в нем много нюансов, я сейчас имею в виду и голос Александра Сергеевича Ленькова - то же самое. А что касается Хрюна, то, как признавался Колган Леша, он его подсмотрел в каком-то стороже, у них был сторож в общежитии, который так вот разговаривал и у которого были свои особые мнения по каждому вопросу. Так что стилистика, подсмотренная в жизни. Они мне очень все нравятся, мне нравится этот прием с бобрами, и эти люди, вернее звери, которые появляются в этих телемостах, вернее в пародии на телемосты. Но главное, мне очень нравятся ребята, которые находятся за кадром. Для меня истинное наслаждение с ними общаться. Это высокоинтеллектуальные, очень активные, энергичные люди, очень современно думающие и современно шутящие, что очень трудно сегодня.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Как Вы считаете, возвращается ли в современную действительность эзопов язык?

Л.НОВОЖЕНОВ: Он может возвратиться, вернее, мы стоим на пороге ситуации, в которой это все может вернуться. Но это как-то полирует кровь, это заставляет мозги быстрее работать. Это не так плохо. Если, конечно, этот процесс не зайдет так далеко, что мы будем снова писать басни, под медведем и зайцем подразумевая сильных мира сего.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А что сейчас делает программа "Тушите свет!"?

Л.НОВОЖЕНОВ: Что практически и происходит. Сейчас бобры, зайцы. Но это тоже пародия на некий чертеж будущего, это тоже предупреждение о том, что эти времена Крылова, Михалкова, Лафонтена, Эзопа...

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Какой у Вас список интересный получился!

Л.НОВОЖЕНОВ: А мы живем в очень эклектичное, мне кажется, время, когда соединяются вещи совершенно разнородные, казалось бы, вчера еще несоединимые. "В интересное время мы живем", – это фраза из повести "Школа" Аркадия Гайдара. "Веселые времена начинаются, Борька!" – по-моему, там так сказано.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Что касается наших интересных и замечательных времен, понятно, что человека, которого очень хорошо помнят во всех его ипостасях (я имею в виду Вас, Лев Юрьевич), человека такого не может не радовать гипотетическое до некоторой степени возвращение эзопова языка. А не страшно?

Л.НОВОЖЕНОВ: Отвечу цитатой из другого произведения, это уже фильм (хотя в основе него лежит литературное произведение) – "Мой друг Иван Лапшин". Там герой Филипенко отвечает кому-то: "Я старенький старичок". Может быть, я не старичок, но мне 54 года уже, в этом году будет 55 лет. Родился при Сталине, помню, как он умер. Потом был известный вам Хрущев Никита Сергеевич, потом застой, с диссидентами и всем прочим, потом Андропов, Черненко, Горбачев. И все это пережито, мы, в общем, привычные люди, закаленные, мы к этому привыкли, хотя, конечно, не хочется переживать этот "день сурка" или, как в этой игре с кубиками, возвращаться на какую-то отметку, которую мы прошли. Но если придется это снова пережить, то навыки-то уже, конечно, есть.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А может, не надо возвращать их, эти навыки?

Л.НОВОЖЕНОВ: Может, не надо, но это не от нас же зависит. Мы попали в игру, мы попали в какую-то сказку, она иногда может быть страшной. Но что делать. Бог давно провел свой кастинг, распределил роли, и каждому в этой сказке предстоит сыграть свою роль, причем до конца. А что делать? От роли-то не убежишь.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А как же быть с идеей пойти на баррикады за некоторые свободы? В свое время один из моих коллег сказал, что существует две свобода, за которые стоит пойти на баррикады, - свобода слова и свобода выбора.

Л.НОВОЖЕНОВ: Я не знаю. Баррикады же тоже были, 91-й год, потом 93-й. У меня в кабинете директора программ до сих пор отметина от пули, которая попала в окно при штурме Останкино в 93-м. В 91-м мы пережили закрытие, вы пережили закрытие вашей радиостанции, я пережил закрытие своей газеты родной "Московский комсомолец", мы возили листовки и даже, помнится, были патроны. Но вдруг все кончилось, все рассыпалось, как какой-то дурной морок, оказалось, что это оперетта. Есть надежда на то, что и сейчас это все-таки оперетта, а не трагедия, или хотя бы трагифарс. Оперетта - опереттой, но в 91-м году погибли люди и в 93-м погибли люди. Не буду говорить, много или мало, поскольку это цинично - по поводу любого количества человеческих жертв прибегать к количественным каким-то определениям. Погибли. Не хотелось бы, чтобы это повторилось, хотя это повторяется на наших глазах сейчас в Чечне почти ежедневно, это происходит тоже в Москве почти ежедневно. Не хотелось бы, но что делать. Жизнь это жизнь...

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Среди Ваших программ есть программы, тяготеющие к политике, как "Тушите свет!", и есть программы, в которых, на мой зрительский взгляд, есть попытки абстрагироваться от оной. Это и "Старый телевизор", и "Сегоднячко". А чего больше хочется? Я понимаю, что, как любой человек СМИ, Вы первое что делаете, входя в дом, включаете новости. Или я не права?

Л.НОВОЖЕНОВ: Безусловно.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Но есть желание абстрагироваться от не самых веселых обычно текущих новостей? Или все-таки в них есть определенный кайф?

Л.НОВОЖЕНОВ: Перефразируя фразу, девиз НТВ "Наша профессия новости", могу сказать, что наша профессия - расстраиваться. Мы расстраиваемся профессионально. Когда мы расстраиваемся, мы живем, значит, реагируем на уколы жизни, на события жизни. Вообще я знаю, что со мной многие не согласятся, но для меня одна из самых важных вещей, которые произошли за эти 10-15 лет, это причастность к событиям нашей истории, нашей жизни, нашей страны. Мы, может быть, впервые живем, под собою чуя эту страну, и самое страшное было бы это потерять. Поэтому смотрю и новости, очень люблю кино смотреть, но такое кино, которое имеет отношение к нашей судьбе, к моей судьбе, к судьбе современников, то кино, которое задевает, а не вообще какое-то кино. А задевает многое. Это могут быть вещи, которые относятся к началу века, вообще к какой-то седой истории, это может быть Чехов, Толстой, Достоевский, тот же Розанов, о котором я упоминал, потому что его мысли и чувства – это мысли и чувства сегодняшнего дня, безусловно.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вы, наверно, обратили внимание, что в последнее время в журналистский адрес все чаще и чаще идут упреки. С одной стороны, я не помню, кто из классиков сказал, что чем события интереснее для историка, тем для современника печальней...

Л.НОВОЖЕНОВ: Это Глазков Николай.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А с другой стороны, что, дескать, журналисты –стервятники. На прошлой неделе, по-моему, в "Новой газете" был полосный материал человека, который работает корреспондентом новостной программы и его задача – взять интервью у родственников людей, погибших в чрезвычайной ситуации. И человек, который пишет эту статью, анализирует себя самого как не самого хорошего человека, с одной стороны, а с другой стороны, как быть, если не делать этого, если не говорить в доме повешенного о веревке?

Л.НОВОЖЕНОВ: Я бы очень осторожно относился ко всем этим аналогиям с миром зверей, потому что стервятники, видимо, так же нужны для экологического баланса, как мыши, скорпионы, пауки, тараканы. Да, стервятники, можно их назвать, в принципе, санитарами жизни. Но Владимир Владимирович Маяковский говорил: "Я ассенизатор и водовоз". Хотя ассенизатор – это такая профессия, от которой люди шарахались, от него запах дурной шел, но согласитесь, кто-то должен этим заниматься. Да, в журналисте есть много сторон неприятных - так же, как в профессии судьи, который должен приговаривать людей иногда к смертной казни, хотя в Библии сказано: "Не судите, да не судимы будете", как в профессии следователя. А есть еще даже такая профессия, как палач, как тот сержант американской армии, который приводил в исполнение приговоры Нюрнбергского процесса. Вот пришлось человеку, я думаю, что он делал это без удовольствия

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А может, наоборот?

Л.НОВОЖЕНОВ: Не уверен, что с удовольствием, потому что отнять жизнь у кого-то бы то ни было, даже если это Геринг или Гитлер, это все равно отнять жизнь, все-таки акушеры испытывают более приятные эмоции, чем палач. Но есть и очень хорошие стороны, необходимые. Ведь журналистику вызвала к жизни, собственно говоря, сама жизнь, потребность в них, это никто не придумал как отдельную персону, что вот будут журналисты и они будут этим заниматься. Вообще когда люди передают кому бы то ни было какую бы то ни было информацию, на это время тоже становятся журналистами, и каждый человек чуть-чуть журналист. И вопрос только в технике, в профессии, насколько профессионально красиво и чисто, благородно человек может выполнить эти вещи. Возвращаясь к этой страшненькой аналогии с палачом, есть люди, которые, видимо, могут это делать быстро и безболезненно для жертвы, а есть люди, которые не умеют. У меня друг, они живую рыбу купили, и они имели несчастье большую какую-то рыбу пустить в ванну, и они заткнули эту ванну пробкой, и, видимо, кому-то пришла в голову мысль прежде чем эту рыбу начинать жарить, покормить ее. И они туда еще хлеба накрошили. И очень долго не могли эту ванну слить и достать рыбу. Так они что только не делали: они туда горячую воду наливали, потом они молотили молотком, пытаясь эту рыбу оглушить, ванну разбили... Но это люди неумелые, конечно. И журналисты, которым приходится разговаривать с родственниками погибших в ситуации, когда они еще не отошли от шока, с одной стороны, и с другой стороны, когда мир люди, ждут информацию о событии, которое их очень волнует и задевает, они должны выполнять действительно свой долг, как те же фээсбэшники, которые приезжают на место, или как те же спасатели. Но это можно сделать красиво, хорошо, тактично, насколько это возможно, а можно это сделать грубо, цинично, задевая нравственные струны у всех вокруг, в том числе и у телезрителей. И я видел много раз, как это делает плохо, и видел много раз, как это делают хорошо.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Сообщение на пейджер: "Когда Вам приходится общаться с народом на экране, один из моментов, который обращает на себя внимание, - что Вы не выдаете эмоций". Я бы перефразировала бы это сообщение: Вы человек абсолютно интровертный, человек совершенно экстравертной профессии. Внутри борьба-то происходит, кто кого перебарывает?

Л.НОВОЖЕНОВ: Мне очень нравится сравнение Леонида Геннадьевича Парфенова, который сказал, что мы работаем в сфере обслуживания. Я тоже так считаю. Как бы вы отнеслись к официанту, который бы попросил у вас закурить, присаживался бы к вам за столик, чтобы с вами выпить, рассказать вам анекдот и вообще как-то примоститься на ваших коленях? Официанта должно быть видно в тот момент, когда в нем возникает нужда, в этот момент он должен появляться и исчезать в тот момент, когда нужда в нем исчезает. Поэтому я не думаю.... Есть какая-то мера присутствия ведущего в кадре и его эмоций. Может быть, я до этой меры чуть-чуть не дотягиваю, может быть, мне стоило бы быть реактивнее, хохотать, плакать. Я сегодня видел заметку в "Известиях", целый "Подвал" был посвящен тому, как замечательно Александр Гордон ведет программу "Хмурое утро", какой он интересный, какая это авторская программа. И вспомнил моего друга корреспондент Семен Новопрудский Дмитрия Александровича Диброва и похвалил его за то, что Дибров плакал в кадре, когда узнал о смерти Булата Шалвовича Окуджавы. Я старюсь не судить коллег, но я не упрекал бы другого ведущего за то, что он не плакал, когда узнал о смерти Булата Шалвовича Окуджавы, а просто каким-то достойным образом донес бы до зрителя этот факт. Потому что замечательные стихи Юнны Мориц, которая недавно была у меня в эфире: не делайте из друзей слуг, не устраивайте из души туалета, особенно из чужой души. Делайте просто свою работу, не несите в эфир своих эмоций, несите туда профессию.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А всегда удается закрыть свои эмоции на ключ, выходя в эфир, а потом их отомкнуть?

Л.НОВОЖЕНОВ: Нет, не всегда. Но все-таки мужчины должны быть мужчинами, женщины должны быть женщинами. Есть моменты очень горькие, конечно, когда хочется заплакать, мужчины тоже плачут. Но это уже вопрос владения собой. Но отмечать это как высокое художественное достижение я бы не стал. Просто так получилось, так случилось. Бывает, что в обморок люди падают, и это тоже можно понять и простить, но говорить, как хорошо, что человек упал в обморок в том-то эфире, когда он говорил о том-то.... Это не художественное достижение. Человек не совладал с собой. А отмечать это как технику ведения телевизионного я бы не стал.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Система Станиславского.

Л.НОВОЖЕНОВ: Нет, ведущий, в общем-то, не актер. У них должны быть навыки актерские, безусловно, это публичное существование, но они же не должны перевоплощаться каждый раз в Скалозуба или еще в какого-то персонажа. Они должны быть сами собой, а не играть.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Так-то оно так, но вот, пожалуйста, пришел Вам комплимент на пейджер с вопросом: "Как Вам удается быть таким разным в разных программах?" Ведь существует же некий набор основных направляющих...

Л.НОВОЖЕНОВ: Мне очень уважаемый мной Сергей Грифф, режиссер программы "Тушите свет!"... Это я моя жена, которая уронила чашку, простите ее, она сидит тихо... Когда он начинал программу, там были эти проблемы.... Он говорил: "Лев Юрьевич, Вы там что-нибудь сыграйте!" Я говорил: "Сережа, я же не играю, я же не актер". Но я понял его упрек, и он был правильный. Потому что нужно было найти способ общения с этими виртуальными персонажами, и в этом смысле нужно было быть чуть-чуть актером, но не перевоплощаться, а стараться общаться с ними как с живыми. И может быть, разность человека происходит оттого, что стоят разные задачи, в этой передаче – такая, в другой - такая...

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Один очень уважаемый и известный режиссер на репетиции в своем театре – знаете как он ругал актеров, у которых что-то не поучалось? Никогда не забуду, видела это собственными глазами. Ругался он так: "Это мхатство какое-то!" То есть, то с чего мы начали, что существует некий определенный набор основных направляющих.

Л.НОВОЖЕНОВ: Есть разные школы, да. Есть школа Станиславского, а есть школа Михаила Чехова, которую мы можем видеть в роботах американских режиссеров и американских актеров. Потому что, как говорят, то, что мы сейчас знаем как американское кино и американскую актерскую школу, – в основе ее лежат уроки Михаила Чехова. То есть это поведение актеров так, как они ведут себя в обычной жизни. Джек Николсон – он курит и курит. Оторваться невозможно. А он просто курит. Он не разукрашивает какими-то красками. И про него можно сказать, что он вроде бы одинаковый во всех своих работах. И когда вы входите в атмосферу американского фильма, а нужно отметить, что у них больше фильмов о современной жизни, вы попадаете вроде бы в мир обычных людей, которые делают обычные бытовые вещи, но в этом и есть высокое мастерство, но немножко отличное от школы Станиславского. Потому что я заметил, что в наших фильмах, в фильмах Астрахана и других даже в очень хороших фильмах они все похожи на карикатуры из "Крокодила". Там очень все гротескно, необычно, так в жизни не бывает. Если я ясно выразил свою мысль, потому что тема очень обширная и дискуссионная. Такая у нас школа актерская. Может быть, ведущие должны быть ближе к школе Михаила Чехова, не знаю.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Я думаю, надо затронуть еще одну тему. Идею подала слушательница по имени Регина Яковлевна. Я очень нежно люблю людей, которые реагируют на то, что происходит у нас в эфире. Сообщение такое: "Лев Юрьевич, зачем Вы взяли с собой жену, если не даете ей слова? Это унизительно". Мне понравилась эта концепция.

Л.НОВОЖЕНОВ: Жена обозначила себя звоном чашки. Мы вообще не хотели объявлять ее присутствие, но как-то надо было объяснить, почему такой грохот в эфире. Она здесь, мой любимый, самый близкий человек. Но она пришла сюда не для того, чтобы что-то говорить, просто мне с ней не так страшно.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А, тщательно скрываемый страх прямого эфира!

Л.НОВОЖЕНОВ: Тщательно скрываемый страх перед одиночеством в машине, на улице...

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Зачем я зачитала сообщение, которое только что пришло? Дело в том, что обратная сторона того самого экрана, в который Вы с трудом влезаете, как и мы все в микрофон радиоприемника, – что это? Я сознаюсь как человек, сидящий возле пейджера, что у меня иногда уши дыбом встают от того, что я читаю. Я думаю, что я не одинока в этих физиологических ощущениях.

Л.НОВОЖЕНОВ: Мне кажется, что это очень важный момент. Здесь сейчас ничего такого нет, хотя 8-10 лет назад это было новым приемом телевизионным. Пионеры этого направления - это тот же Дмитрий Александрович Дибров и многие другие. Прямой эфир, это слово сладкое - сейчас это стало привычным, сейчас это во всем мире, ничего в этом такого нет. Но замечательно то, что это потрясающая школа общения публичного. Школа общения для тех, кто звонит и говорит в прямом эфире. Нигде иначе нельзя научиться кратко и емко выражаться, как в прямом эфире. Люди часто этого не понимают, а начинают понимать, когда попадают в прямой эфир. Они начинают все-таки чувствовать цену этой минуте, этой секунде. Кроме того, это школа понимания очень большая, вот эти ток-шоу, которые нас часто раздражают, вот что вы пригласили туда этих, этих – это очень поучительно, как отрицательный пример так и положительный. Когда мы видим публично выраженную агрессию, которую мы не замечаем часто на улицах, в магазинах или давно махнули на нее рукой, мы снова убеждаемся в том, как это страшно, как нам действительно долго еще идти до цивилизованного общества, где нужно улыбаться, здороваться, где нужно спрашивать разрешения, извиняться, говорить "Будьте здоровы!" Потому что действительно мы иногда похожи на людей, которые только что слезли с дерева и не научились жить в обществе гражданском. Это еще один урок свободы, тот самый, который потрясающе сформулирован принципом, что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека. Ощущение своих габаритов как физических, так и духовных.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Когда многие правильные инструкторы автовождения советуют своим подопечным чтобы оценить габариты своей машины, ее как следует помыть собственноручно один раз.... А если попытаться провести аналогию между мытьем собственной машины и собой любимым в пространстве эфирном с сточки зрения тех, кто пишет письма, посылает сообщения, звонит в прямой эфир? Ни для кого не секрет, что эти сообщения не всегда бывают лицеприятными. Какой процент Вами откладывается на то, что "я не 10 рублей, чтобы всем нравиться", и на какой процент Вы реагируете? Ведь можно получить очень серьезную обиду.

Л.НОВОЖЕНОВ: Да, кончено. Но это тоже должно войти в профессию. Во-первых, человек должен, я в лоб скажу, он должен иметь определенный запас прочности кожи. Обидчивым людям нечего делать в нашей профессии, людям, которые себя считают мерилом всего, какими-то светочами, тоже нечего делать в нашей профессии. Нужно знать свое место, нужно иметь, кончено, чуточку смирения. Что делать, кончено, в нашу профессию нас толкает тщеславие, желание признания публичного, неудовлетворенные какие-то комплексы, которые мы часто пытаемся реализовать на экране или от которых мы пытаемся избавиться. Конечно, безусловно, это есть. Но когда ты в конце концов приходишь к мысли, что ты соединитель, что ты существуешь здесь для того, чтобы люди общались между собой, не только с вами, но и со всей вашей телекомпанией, со всеми вашими коллегами, со всем этим миром... Потому что сейчас же это все слышно в других городах, может быть даже в Америке. Неужели даже в Америке "Эхо Москвы" слышно?

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Слышно в Чикаго и Сиэтле.

Л.НОВОЖЕНОВ: Но слышно не только нас с вами, но и вот эти вопросы тоже по пейджеру, видно по телевизору во всяком случае. Мир становится большой деревней, где все известно, что у соседа на плите, в горшке, и это делает его более уютным, более комфортабельным. Я за это, для этого мы существуем. И мы как дороги, как средство коммуникации. Чем лучше дороги, тем сплоченнее страна, это и есть страна, когда у нее хорошие дороги, транспорт, масс-медиа, коммуникации, туалеты теплые.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ни в коем случае не желая переводить нашу воскресную программу на темы политические, не могу тем не менее не задать вопрос, как Вы воспринимаете первое чтение закона о рекламе, которое прошло в Госдуме.

Л.НОВОЖЕНОВ: Мы тут все, конечно, сокрушались: да, рекламы очень много, да, она агрессивна часто бывает, да, меня уровень звука тоже не удовлетворяет. Когда я сижу в студии, когда передача прерывается рекламой, я кричу звукорежиссерам, чтобы они прибрали звук, потому что не совпадает. Да, я понял, кстати: законы инициированы регионами, как нам это объяснили, что регионы это все очень достало, видимо, особенно Татарию. Я думаю, что за эти законом стоит раздражение людей, что они не могут все это купить, то, что рекламируется, но это уже вопросы не телевидения, а более глобальные. И еще я понял из этого всего, что у людей тотальное отсутствие пультов телевизионных в домах, потому что уровень звука можно отрегулировать с дивана, а тут, видимо, им приходится скакать все время с дивана. Вот что я понял конкретно. А еще я понял (а это очень грустно, это очень горько, и это касается не только этого закона, а многих других законов, в том числе налогового кодекса, кодекса о земле), что люди не видят связи между вещами, близко очень стоящими друг с другом, они видят последствия. Они не понимают, что ограничение рекламы – это начало ограничения финансирования телевидения. Это значит, что фильмы будут хуже, передачи будут хуже, хотя рекламы не будет, но не будет ничего, в общем, не будет очень многих телекомпаний, в том числе и вещательных. Качество вещания сократится, потому что сократится финансирование. Телевидение – одно из немногих производств (а это производство), которое находится на самофинансировании, даже государственные каналы не финансируются из бюджета, там только на бумаге это написано, финансирование не имеют в полном объеме. Да, реклама сегодня – это неизбежное зло. То, что ее так много, это потому, что она очень дешевая. И поэтому приходится брать количеством, а не качеством. В Америке рекламная минута может стоить 5-6 млн. долларов, у нас рекламная минута - самое большее, если это 20 тысяч долларов, то это уже даже не "Поле чудес", это какой-нибудь футбол мировой. Реклама у нас дешевая, потому что у нас нет рынка товаров. Кроме того, я уже не говорю о том, что большинство рекламодателей - это крупные зарубежные телекомпании, у которых есть хоть какие-то интересы к России, где уже ни у кого никаких интересов нет на Западе экономических. Значит, это удар по ним. Это удар по тем, кому они здесь дают работу. Какой-нибудь "Проктер энд Гэмбл" – у них здесь свое производство, у них рабочие места какие-никакие. И меня удивляет, что те в Думе, которые все это обсуждают, что им это не приходит в голову. Они в детстве не играли в шахматы, они даже не освоили мышления на уровне детского мата, они не понимают связи между первым ходом и хотя бы вторым, я уже не говорю про третий, четвертый и последующий. И это касается не только Думы, а вообще очень многих наших политиков. Они не видят связи явлений и предметов, просто не видят и все.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вопрос на пейджер: "Лев Новоженов, все вы кричите об ограничении ваших свобод..."

Л.НОВОЖЕНОВ: Это ваши свободы. Наши свободы – это ваши свободы, так что не надо говорить.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А что ограничивает лично Вашу свободу и ограничивает ли что-нибудь ее?

Л.НОВОЖЕНОВ: Мою свободу очень многое ограничивает, начиная от жены, которая рядом сидит, и кончая всеми людьми, которых я встречаю по дороге. Потому что человек должен ощущать свои габариты, как он передвигается. Что касается журналистики, меня ограничивают обыски на НТВ, изъятие документов, потому что изъятие финансовых документов означает отсутствие заработной платы сегодня-завтра. Вот это меня ограничивает прежде всего. Меня ограничивает страх определенных последствий за какие-то мои определенные журналистские действия. Меня огранивает убийство Гонгадзе, нападение на этого симпатичного малого из "Новой газеты".

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Лурье?

Л.НОВОЖЕНОВ: Да, Лурье, простите, что запамятовал. Убийство Холодова, нападение общества "Память" на редакцию газеты "Московский комсомолец" в 90-м году, спецназовец, который дал мне в глаз неизвестно за что, из спецподразделения "Русь" МВД, и страх прошлого генетический. Потому что моих родственников, моих родных... Дед у меня сидел, был в плену, потом опять сидел, кого-то вычищали из партии. Тот страх, под знаком которого прошел весь 20-й век и век моей семьи в том числе, и страх того, что это повторится. Вот некоторые моменты, которые я перечислил, а их значительно больше на самом деле.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А общаясь с собственным ребенком, Вы видите, что поколение сменилось, уже страхи другие? Наверно, если бы у нас была возможность сейчас поговорить с нашими дедушками, то было бы очень многое, чего они не могли бы нам объяснить. Помните, у Ширвиндта как-то в программе "Дог-шоу" был задан вопрос насчет Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Молоденькая собаковладелица так смутилась, она не знает, кто это такие.

Л.НОВОЖЕНОВ: Да, я этому парню могу просто сказать: мне звонит после эфира моя мать и мой отчим, которому 85 лет, член партии КПСС, и моя матушка, ей 73 года. Они говорят: "Боже мой, мы тебя просим, не надо про политику!" Меня ограничивает их страх за меня. А вы у них спросите, чего они боятся, у этих 70-летних и 80-летних. Мой дед под конец жизни - у него стали возвращаться воспоминания детства, у него начался бред перед смертью, он боялся, что за ним придут и арестуют. Вот этот страх, страх, который живет в крови, впитан в стены, стены Кремля им пропитаны, каждый булыжник этой брусчатки пропитан страхом. Вот это меня все огранивает, конечно. Простите, что я отвлекся от Вашего замечания, я все про это думаю.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: А это, на мой взгляд, очень важно, потому что я сейчас Вас слушаю и пытаюсь сопоставить с собственными ощущениями. Есть все-таки такое ощущение, что за последние лет 10 с небольшим как-то этого страха не было, мало?

Л.НОВОЖЕНОВ: 10 лет - это слишком мало, чтобы этот страх выветрился. Молодежь, которая у меня работает, совсем юный редактор, который пишет подводки в "Старом телевизоре", такие основы информационные... Я говорю: "Где ты научился этому языку? Ведь ты никогда не работал в советской прессе". Это язык скучного очень человека, заторканного, который боится вправо-влево - такая справка бухгалтерская сухая о людях, которые, в общем-то, прожили яркую жизнь – Циолковский, или Лисовский, или кто-то. И в них тоже этот страх есть. И вот надежда на то, что сейчас какое-то новое поколение возникнет, которое этого всего не ведает, - это неправда. Это действительно на генетическом уровне. Они готовый материал для любого режима тоталитарного. Это нужно 200 лет свободы, 300 лет свободы, причем не просто свободы, подаренной сверху, а той, которую ты отстоял, как Вы говорите, на баррикадах.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Это не я говорю. Это товарищ один водил своих ребят долго по безводному пространству с одной единственной целью.

Л.НОВОЖЕНОВ: Но вот 40 лет это не так много, кстати. И я, не боясь быть банальным, тоже повторю слова одного нашего поэта, что "лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой". Это могут быть не буквальные баррикады, а другие, свои личные баррикады, которые каждый день у каждого свои, на них приходится карабкаться или, наоборот, с них убегать. И мы все это делаем каждый день, все мы, в том числе и я тоже.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вопрос из Екатеринбурга от Константина Серова. "По НТВ была программа, где Вы тихо и спокойно беседовали после бани с Кириенко. Будет ли продолжен цикл таких передач?"

Л.НОВОЖЕНОВ: Это был "пилот" программы, которая не состоялась по разным причинам. Там был не только Кириенко, там был еще покойный Григорий Израилевич Горин, и мы там выпивали натурально, пиво пили с водкой. Это мы делали не для того, чтобы кого-то эпатировать в эфире или показать, какие мы оригинальные...

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Это не оригинально.

Л.НОВОЖЕНОВ: Водка с пивом в эфире - это как детектор лжи, потому что известно, что камера мешает откровенной беседе, присутствие этого свидетеля, камеры, а водка с пивом как-то развязывает языки, что у трезвого на уме... Выпивали, был там Кириенко и Горин. Не знаю, будет ли такая передача. Это же зависит от продюсеров, от денег, от политической ситуации в стране. Кстати, вот еще что меня делает несвободным. Человека еще делает несвободным отсутствие денег. Оно делает его еще и душевно несвободным, а применительно к телевидению это особенно справедливо, потому что это высокозатратное производство, и отсутствие денег телевизионного журналиста не то что делает несвободным, а вновь делает его немым. И сейчас, чтобы заткнуть то же самое НТВ, достаточно его разорить, и оно заткнется, мы все будем бегать и говорить что вы нам не даете говорить, а нам будут отвечать: "Но вы же разорились, у вас же бабок нет!" Это еще один очень важный пункт.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: "Я 32-го года и при Сталине жила нормально, никого не боялась. Не надо врать".

Л.НОВОЖЕНОВ: Ребята, но мне приходилось слышать звонки от людей, которые говорили: "Что вы все выдумали? Я работала в лагере, - звонил человек, - в 37-м году, там никого кроме преступников не было и уж поверьте мне, я это видела. Наоборот, многие люди благодарили, им давали чистые простыни и чистое белье, и все врет ваш Солженицын". Я не могу опровергнуть эту женщину, потому что я не был в лагере в 37-м году. Я родился в 46-м.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Речь идет вот о чем. Однажды Александр Глебович Невзоров сказал, что два репортера, снимающих битву на Курской дуге один с немецкой стороны, другой с российской, снимают разные вещи.

Л.НОВОЖЕНОВ: Во-первых, это индивидуальное свойство. Есть люди, которые и сейчас тоже ничего не боятся, такие люди были всегда. И были люди, которые и при Гитлере ничего не боялись, и после Гитлера ничего не боялись. Речь идет о каком страхе? Есть люди, например, с плохим слухом. "Что вы находите в Бетховене? Это какофония, набор звуков" Что мне ответить этому человеку? Мне нечего ему ответить. Сослаться на авторитеты: "А вот Шостаковичу нравилось..." Он скажет: "Ваш Шостакович - идиот и вообще двух нот связать не может". И опять нет аргументов. Ну, не боялась и не боялась, я рад за нее. Пусть сядет в машину времени и отправляется туда.

Н.БОЛТЯНСКАЯ: Мне не захотелось бы заканчивать нашу программу на ноте "Шостакович - идиот", но так получается, что именно в этот момент время наше выходит. Очень много благодарностей в Ваш адрес за программу и ничуть не меньшее количество претензий к Вам. Например: "Хрюн в точности повторяет облик моего мужа. Как Вам удалась такая точность?" - Спрашивает Зинаида Прокофьевна. Оставляю это не совести Льва Новоженова и создателей программы "Тушите свет!". Спасибо!

Вопросы слушателей из Интернет к этому интервью